Фильм польского режиссера Рышарда Бугайского «Допрос»

Читаю в «Огоньке» юмористические призывы Аркадия Хайта. Среди прочих там есть обращение к кинематографистам. Вот оно: «Работники кино! Сценаристы и режиссеры! Ищите новые темы и решения! Помните, что вас много, а Сталин – один!».

И вроде надо смеяться, но не хочется. Что же это такое? Трех лет не прошло, как появились у нас антисталинские фильмы, а уж всем невмоготу. Прокатчики отказываются их показывать, критики не любят о них писать, а зритель просто стонет: «Опять Сталин, ну сколько можно…».

Самое, однако, драматичное заключается в том, что и режиссеры снимают эти картины как бы по обязанности. Время пришло. Хороший тон. Безусловно, у нас есть одна выдающаяся картина о сталинизме, есть несколько крупных произведений. Но и в «Покаянии», и в фильмах «Оно», «Защитник Седов», «Бумажные глаза Пришвина» феномен сталинизма исследуется именно как «феномен сталинизма», рассматривается с таких высоких позиций, как Вечность, Народ, Исторический Процесс. Отдельная человеческая личность не имеет здесь значения Отдельной Человеческой Личности. Человек здесь – пример, образец, герой, страдания которого наглядно демонстрируют природу преступного режима.

Я вовсе не хочу сказать, что это плохо. Я хочу сказать, что у наших соседей-поляков все иначе.

Ну, почему, скажите, фильм Рышарда Бугайского «Допрос» был самым полочным из всех полочных польских фильмов? Почему в 1983 году, после запрета картины, режиссер должен был эмигрировать в Канаду? Почему фильм увидел свет в конце 1989 года, когда сменилось не просто руководство, но все социально-экономическое уложение?..

Вот вкратце сюжет картины. Польша. Начало пятидесятых… Антонину Дзиваш, третьесортную юную певичку, арестовывают органы безопасности. Но выясняется, что власти интересуются не ею. От нее лишь требуют показаний на одного из её знакомых. Она, к удивлению допрашивающих, отказывается. Ее шантажируют, пытают, инсценируют расстрел. Отказавшись подписать ложные показания, Тоня пытается покончить с собой, но безуспешно. В тюремном лазарете отчаявшаяся женщина идет на сближение с одним из следователей. Беременеет. Отказывается сообщить, кто отец ребенка. Рожает дочь, которую у нее тут же забирают. Вскоре после смерти Сталина следователь сообщает Тоне о том, что её освобождают. Очутившись на свободе. опустошенная Тоня забирает девочку из приюта и идет домой, где её никто не ждет.

Обыкновенная, частная страшная история. Одна из миллионов. Отчего было не показать её полякам в 1982–1983 годах? Пусть бы смотрели и думали, как ужасно все было при Сталине, а сейчас хоть и военное положение, но все же нет того кошмара… Да и режиссер ни в чем вроде не «провинился». «Допрос» – вообще первая его самостоятельная картина.

Но нет! Объясняя причины запрета, высокопоставленный чиновник утверждал, что фильм пытается заверить зрителя, будто бериевский период не завершился тридцать лет назад, а продолжается по сей день. Стало быть, военные власти начала восьмидесятых прочитали в картине косвенное обвинение в свой адрес. Но почему же? Ведь нигде, ни в едином кадре режиссер не претендует на глобальное толкование рассказываемой истории.

Парадокс, однако, заключен именно в том, что в случае «Допроса» (шире – в польском случае, еще шире – в восточноевропейском) эффект Всеобщего проявляется тем явственнее, чем глубже погружается автор в Частное.

Существенное значение здесь имеют абсолютнейшие, на наш взгляд, мелочи. Например, профессия и социальный статус героини. Заштатная певунья, разъезжающая по городам и весям,– неустроенная судьба, неустоявшаяся жизнь. Ее и берут-то потому, что не предполагают даже, а знают: эта сделает все, что прикажут. Деклассированный элемент – ни ума, ни фанаберии.

И то, что именно её не удалось сломать дьявольской машине уничтожения, является глубоко символичным. Полтора тюремных года разрушили душу Тониной сокамерницы, несчастной еврейки Миры Шайнерт. В безумство впала другая подруга по несчастью, ортодоксальная коммунистка Витковска, советующая Антонине пойти на сотрудничество с народной властью, которая – ведь известно же! – не может ошибаться. А наша героиня – грошовая актрису-ля – не пошла на сотрудничество.

Трудно подыскать слова для описания того, что делает исполнительница главной роли Кристина Янда, награжденная призом за лучшее исполнение женской роли на последнем кинофестивале в Каннах. Слово «играет» здесь не подходит, это не актерство. Это даже не великое актерство. Это нечто большее. Именно ситуация нравственного перенапряжения, в которой пребывает узница, позволяет нам поразиться великой духовной силе, открывшейся в ней. Наверное, и сама Тоня поразилась бы этой силе, если бы могла.

Если бы были силы

В картине много эпизодов, которые принято именовать шоковыми. Однако состояние шока в данном случае достигается не нагнетанием и вариантностью кошмаров. В сценах пыток камера всегда рядом с героиней. Мы видим её лицо. Не лицо певички из третьеразрядного социалистического шантана. Лицо великомученицы, в страданиях обретающей святость.

И опять проблема со словами-обозначениями. Слово «шок» здесь, очевидно, чужеродное. Скорее всего – «просветление».

«Допрос» обвиняет сталинскую систему не в том, что она разрушила мироздание, а в том, что искалечила Человеческую Личность С Тоней – не получилось. А с Мирой? С Витковской? Тониным мужем? Со следователем Моравским? С десятками миллионов других?

Снова и снова задаю себе вопрос: почему же восточноевропейцы, делая антисталинские ленты, размышляют о Человеке, а мы – все больше о Системе?..

Сергей Лаврентьев